«Наверное, у неё сын в войну погиб», — подумал я и побежал догонять Яшу.

У самой крайней к лесу избы две женщины копались в своём палисаднике. Увидя нас, та, что полнее, подошла к изгороди, облокотилась на неё и крикнула мне:

— Ты не Шкилёв, случаем?

— Точно, — ответил за меня Яша. — К деду прибыл.

— Варька, погляди на Люськиного сына, какой вымахал! — тотчас закричала женщина другой, помоложе, и поинтересовалась у меня: — Один приехал аль с матерью?

— Один, — сказал я и поскорей пошёл к лесу. Кому приятно, когда тебя рассматривают, точно заморское чудище.

Вот это лес возле дедушкиной деревни! Настоящие, джунгли. Только по тропинке можно идти во весь рост, а чуть сверни, так сразу пригибайся и выставляй вперёд руки. Иначе не пройдёшь. Тропинка, по которой мы шли, извивалась, как настоящая змея. И как змея она была в тёмных полосах. Это на ней лежали тени деревьев. Тропинка то забиралась вверх на солнечную полянку, то вдруг ныряла глубоко вниз, в овраг. Тогда корни старых елей, высунувшись из земли точно огромные щупальца осьминогов, переплетались у нас над головами. Мне даже стало страшновато и зябко. В овраге, по которому мы шли, росли папоротники, пахло сырой, не прогретой землёй, а на ветках засохшего кустарника висели клочки паутины.

— Здесь гадюк уйма, — словно какую тайну доверил мне Яша, и я тут же отскочил от палки, которая мне показалась вытянутой змеёй.

В другом овраге самый обыкновенный гнилой пенёк я принял издали за волка, присевшего на задние лапы и свесившего в сторону язык. Я даже остановился.

— Чего ты? — спросил Яша.

— Так вроде… собака?.. — показал я рукой. (Уж я не сказал «волк».)

— А! — гикнул Яша. — Сейчас я на ней прокачусь.

Он раздвинул кусты орешника и, добежав до волка-собаки, прыгнул ему на самую морду. Я ожил и поскакал за ним.

Выбрались мы из оврага, пошли по другой, более широкой тропинке, и вдруг я слышу: кто-то плачет. Горько так. Поплачет, а потом начинает кричать, точно девчонка, которую обижают. Я вопросительно посмотрел на Яшу:

— Слышишь?

— Не глухой, чай, — беззаботно ответил Яша.

— Кто это? — спросил я.

Яша свернул с тропинки и, пройдя шагов сорок, задрал вверх голову:

— Гляди.

На суку старой ветлы сидела птица. Немного поменьше вороны, но побольше синицы или ласточки. Птица взмахнула чёрными крыльями, и спинка её оказалась жёлтой, а хвост узорчатым. Яша отбежал от меня и смешно зацокал языком. Птица насторожилась и завертела клювом. Потом она тоже очень похоже зацокала. Яша просиял.

— Сойка это, — пояснил он и добавил: — Я ещё могу филином ухать. Только сейчас не буду. Сойка перепугается.

Яша вывернул у своей рубашки нагрудный карман, высыпал из него хлебные крошки с небольшой коркой. Крошки собрал в кучку и положил горкой на пенёк, а корку разломил на несколько кусочков и каждый нацепил на какой-нибудь тонкий сучок.

— Пусть птицы полакомятся, — сказал он. — Сейчас самки птенцов высиживают, так самцам знаешь сколько корма раздобыть нужно! — Яша прижал горку крошек к пеньку, чтобы её не сбросил ветер, и, раздвинув кусты, направился к реке.

Речка около Глебовки совсем мелкая и очень холодная. Потому что в ней бьют ключи. В речке никто не купается. Но песок возле её берега хороший: без камушков и тёплый. Мы позагорали немножко, а потом вернулись в деревню и стали ходить возле изгороди тёти Клавиного дома, чтобы её пёс хоть немного привык к нам. По нам не повезло. Была жара, и пёс не хотел вылезать из конуры. Даже не залаял на нас.

— Ничего, — успокоил меня Яша, — он всё равно нас учуял и ночью вспомнит, как мы пахнем. Умный жуть! Его для сыскной службы обучали, да чуток ногу повредили, вот и не сгодился. Тётка Клава, как прослышала это, в момент откупила. Их пёс одной мордой кого хочешь напугает.

— Как его зовут? — спросил я.

Яша развёл руками:

— Они же его на привязи держат. Втихомолку кличут.

— Выясни! — потребовал я. — Это очень важно для дрессировки.

Мы поговорили ещё немного о сыскных собаках и расстались до условленного часа.

Глава девятая. Ночные дрессировщики

Ночь не наступала долго. И совсем не потому, что стало поздно темнеть, — жители никак не могли угомониться. Возле избы Женьки-задиры парни с девушками пели песни и играла гармошка. Посередине деревни мужчины постарше сидели за врытым в землю столиком и стучали костяшками домино. Но всё это было полбеды. Главная для нас беда крылась в том, что в деревне почти у каждого дома всю ночь горит электрическая лампочка. А у сельпо самая яркая. «В сто свечей», — сказал Яша. И это вполне возможно. Потому что свет от неё освещал весь забор тёти Клавиного дома. Из тёмных окон им, конечно, очень хорошо видно все, что делается ночью на улице. А что хорошего, если они меня с Яшей увидят?

Но Яша всё-таки нашёл выход. Он предложил подойти к дому тёти Клавы с задней, неосвещённой стороны. И туда, к забору, подманить пса.

Лежу я, жду, когда под окнами Яша замяукает. Это был наш условный сигнал. И вдруг вижу: дед заворочался.

— Ты чего? — с тревогой спросил я.

— Цигарку хочу выкурить, — объявил дед. — Я, Пётр, по ночам частенько просыпаюсь. Покурю малость и сплю после крепче.

Это меня сильно встревожило. Надо же, встаёт по ночам и, курит. Никакого покоя другим.

— Ночью курить вредно, — с сердцем сказал я.

— А днём нешто полезно? — усмехнулся дед и задымил самокруткой.

«Да, вряд ли эта ночь будет у нас спокойная», — оценивая обстановку, подумал я.

Дед выкурил цигарку и накрылся одеялом. Заснул он скоро. А я всё думал: что будет, если он опять проснётся и окликнет меня? Хорошо, если дед решит, что я сплю. А вдруг проверит, почему я не отвечаю, и никого не обнаружит. Тогда что? Но подводить Яшу я не мог. Да мне и самому хотелось приручить пса и поймать браконьера.

— Мяу-мя… — раздался за окном условный сигнал.

Я вздрогнул и приподнялся на постели. Неужели прошло два часа и уже полночь?

— Мяу-мя! — настойчиво повторилось у самого окна.

Я быстро натянул штаны и рубашку.

«Да сейчас!» — чуть не выкрикнул я. Какой же Яшка нетерпеливый! И мяучит плохо. Если бы дедушка не спал, сразу бы догадался, что здесь нечисто.

Я надел фуфайку, которую не хотел брать в лагерь, и, осторожно ступая по полу, чтоб не скрипнули половицы, медленно пошёл к двери.

Большую, обитую клеёнкой дверь я открыл не сразу. Вдруг она скрипнет и дед проснётся… Я старался открывать её в тот момент, когда со двора неслось мяуканье и дед похрапывал. В сенях всё обстояло гораздо легче. Там я действовал быстрее, старался только не шуметь. А сойдя с крыльца, тихо позвал:

— Яша, ты где?

Мне никто не ответил, но на заборе заколыхалось что-то круглое.

«Его голова», — сообразил я и пошёл к калитке. Но я не успел сделать и трех шагов, как у этой головы выросла сбоку какая-то палка. У меня даже мурашки по спине забегали, и, как назло, лампочка под дощечкой с номером дома у нас перегорела. Я остановился и опять позвал Яшу:

— Яша, иди сюда!

Но вместо Яши на забор вскочил здоровенный кот. Спину баранкой выгнул и хвост трубой поднял. Ужас как я разозлился! Даже щепкой в него запустил. Кот метнулся в сторону, а я присел на крыльцо и стал соображать, что мне делать: дожидаться Яшу или идти досыпать. Я ведь не знал, сколько осталось до полночи. Но только я шагнул на крыльцо, этот противный кот опять замяукал. Наверное, через окно мне его мяуканье неестественным казалось. Сейчас оно было самое натуральное, кошачье. Сорвал я пучок репейника да как зашвырну им в темноту, откуда мяуканье неслось. «Пусть, — думаю, — этот котище побегает с колючками в хвосте». А вместо кота из темноты вдруг Яша объявился: